Недавно мне в руки попал сборник научных статей, посвященный взаимодействию политики и культуры в историческом и современном социуме. Издание сборника инициировал фонд «Dialogorum».
На страницах сборника представлены разные научные школы, разные поколения исследователей. Меня порадовала тематика статей, отличающихся дискуссионностью, остротой поднятых проблем. Обсуждение таких проблем всегда полезно для научного сообщества, т.к. только в ходе дискуссии можно услышать альтернативную точку зрения или укрепить свою позицию. Это особенно важно для исследователей, научная карьера которых только начинается.
В этом смысле меня привлекла статья магистра Венского университета Евгения Романовского «Трансформируя чеченскую идентичность…», посвященная формированию идентичности чеченцев и их роли в политическом процессе России.
Уважая право исследователя на собственную научную позицию, хотелось бы в то же время подчеркнуть в этой связи два обстоятельства. Во-первых, в таких вопросах, как этнополитическая (или этнокультурная) идентичность, необходимо объективное и непредвзятое изучение и аргументированное использование исторического и документального материала, «очищенного» от идеологических схем. Во-вторых, содержание и выводы статьи Е. Романовского – это во многом не столько «вина» автора, сколько проблема сегодняшней официальной науки, которая, к сожалению, с трудом освобождается от навязанных ей концепций.
В обозначенном контексте мне хотелось бы здесь прокомментировать ряд позиций, которые вызывают недоумение.
Так, автор полагает, что «сложные исторические периоды, включая войну за завоевание Кавказа, его исключение и последующая интеграция в Советский Союз, депортация…две кровавые войны… оставили неизгладимый след в характере чеченцев» и «способствовали формированию чеченцев такими, какие они есть…».
Невольно возникает вопрос: а что, разве есть народы, которые формировались без такого влияния? Максимум, о чем можно говорить, — это о пророссийской политической элите, которая сформировалась на авторитарных принципах, и ее желании доказать свою преданность метрополии (а точнее — одному человеку). И вряд ли это может быть свидетельством «осознания роли в политическом процессе», какой ее представляют в Европе.
Трудно согласиться и с утверждением автора об отсутствии художественной литературы и фильмов, показывающих отношения чеченцев с внешним миром, примеры дружбы народов и межэтнической любви. Невольно возникает вопрос: а как быть с произведениями Пшавела, Казбеги, чеченских и ингушских писателей советского времени, которые именно об этом и писали. Другое дело, что они не так широко известны, какие-то не переиздаются и поэтому недоступны, но причина здесь скорее в имперском отношении центра к колонизированным народам – иными словами – «в мудрой» ленинской национальной политике.
Думается, что автору, занимающемуся такой темой, следовало бы более обстоятельно исследовать источниковую базу. Это же пожелание следует адресовать и нашему автору, полагающему, что, несмотря на 400-летнюю историю жизни чеченцев в составе России, «мы мало знаем о длительном периоде мира между чеченцами и остальной Россией». Слишком безапелляционное утверждение, не подкрепленное источниками! 400 лет жизни чеченцев в составе России отнюдь не были периодом мира и процветания – скорее, наоборот. До октябрьского переворота 1917 года выходило огромное количество литературы о чеченцах – в основном это были мемуары офицеров, воевавших на Кавказе, авторы которых не стеснялись признавать себя захватчиками и колонизаторами.
«Я также обнаружил, – пишет далее автор, – что депортация 1944 года упоминалась в некоторых источниках как наказание за «неспособность чеченцев жить в мире с другими национальностями». И развивает это суждение, утверждая, что гостеприимство и сложившиеся межэтнические отношения можно трактовать как защиту от повторения событий депортации или двух военных кампаний, официально называемых контртеррористическими операциями» за «геноцид русскоязычного населения Чечни».
И здесь хочется спросить уважаемого Е. Романовского: как можно строить выводы на основе такого нелепого тезиса? Что значит «неспособность чеченцев жить в мире с другими национальностями»? Ведь существует известный факт: гостеприимство у нахских и кавказских народов – культ с древнейших времен, а не результат страха перед новой депортацией. И добавим еще одно обстоятельство: единственный народ, который вел постоянную экспансию на Кавказе, не уживаясь ни с одним соседом, – это казачество. К 1917 году отношения между северокавказскими народами были таковы, что речь даже шла о «северокавказской нации». И только казаки в эту нацию не попадали. Так что дело тут не в религиозном факторе.
Некорректно, на наш взгляд, использование в качестве доказательного источника аргументации данных интернет-опроса, свидетельствующего о том, что чеченцы, в отличие от других жителей региона, гораздо больше ценят свою российскую идентичность, которая, тем не менее, вытесняется национальной, религиозной и языковой. Совершенно очевидно, что опрос ВКонтакте не может служить исчерпывающим аргументом. Такие опросы должны проводиться анонимно, а с учетом новых реалий УК РФ и аффилированность ВКонтакте с силовыми структурами рассчитывать на точность и качество этого опроса не приходится.
Опираясь на личный опыт общения с диаспорой в Австрии, Е. Романовский приходит к выводу, что в Австрии, где проживает самая большая чеченская община в мире, чеченцы являются достаточно закрытым обществом.
Мне представляется, что это, мягко говоря, не совсем так. Чеченцы легко интегрируются в общество, но при этом сопротивляются ассимиляции, что вполне естественно для большинства национальных меньшинств в любой стране. Кстати, в США это вообще не является проблемой. А вот в Австрии – да. Тут, скорее, следует говорить о «правых» тенденциях в политике Австрии, как это верно подмечает автор, а не о «закрытом» обществе чеченцев. И, кстати, в Австрии не самая большая в мире чеченская диаспора (автору следует доверять только проверенным источникам).
Определенную роль Е.Романовский отводит мифологической составляющей, которая, с его точки зрения, не позволяет представителям сообщества полностью раствориться в Европейском проекте. В качестве одного из мифов автор называет теорию заговора – «чеченцы обычно не верят в преступления с участием выходцев из Чечни, а также в террористические акты, инсценированные исламистами. Им кажется, что все направлено против них, дабы оболгать и уничтожить чеченский народ».
Со всей очевидностью, однако, можно утверждать, что т.н. «теория заговора – не что иное, как реакция чеченцев на то, как их представляют СМИ, красочно и убедительно описывая действия «чеченской мафии». А когда в очередной раз выясняется, что никакой «чеченской» мафии в природе не существует и что к «преступлениям чеченцев» последние зачастую вообще никакого отношения не имеют, то СМИ дружно замолкают. Кроме того, статистика МВД Германии, Бельгии, Франции и Австрии свидетельствует о том, что чеченцы – самая непроблемная община в их странах. Но СМИ об этом не пишут.
В заключение хочется подчеркнуть, что стремление Е. А. Романовского освоить столь сложную и актуальную тему, безусловно, вызывает уважение. В то же время задача научного руководителя, консультанта – предложить молодому исследователю научную методологию, опирающуюся на объективные научные данные и проверенные источники, современные подходы к анализу социокультурных и политических процессов, свободные от тенденциозных заявлений и идеологических схем.
Батукаев Элберд
